На четвертый день не выдержал мой отец, схватил свою суковатую пастушью палку и марш-марш прямиком в монастырь святой Богородицы, да будет она защитой нам! Вошел в церковь и даже не перекрестился — до того зол был, — дверь заложил, стал перед иконой: «Ну, Богородица! — кричит. — Знаешь ведь ты жену мою Марулю, всякую субботу вечером наливает она в твою лампадку деревянное масло; и теперь мучается Маруля целых три дня и три ночи и призывает тебя — неужто не слышишь? Оглохла ты, видно! Вот когда тебя какая-нибудь сучка кличет, вроде Джефер-ханым, тогда ты бегом бежишь помогать! А ради христианки, ради жены моей Марули тебе и пальцем шевельнуть лень! Глухой притворяешься! Эх, баба, не будь ты Богородицей, поучил бы я тебя этой вот дубинкой!»
Выговорил он всё это и, не поклонившись иконе, наладился прочь. Обернулся спиной к Богородице, и тотчас — велик наш Господь — странный такой звук раздался, словно треснула икона. Такой вроде треска звук бывает у икон, когда они чудеса сотворяют! Понял мой отец, бросился перед Богородицей на колени, крестится: «Согрешил, согрешил я перед тобой, святая Мать! Ты уж прости! Забудь всё, что я здесь наболтал!»
Только до села добрался, а к нему — с радостной вестью: «Поздравляем, Костандис! Жена твоя родила! Мальчик!» То был я — Анагностис. Да вот от рождения глуховат я, и не диво — отец мой ведь богохульствовал и святую Богородицу глухой позорил! Ну и рассердилась она. «Ах так! — сказала себе. — Пусть сын твой сделается глухим; в другой раз будешь знать, как богохульствовать, позорить меня!»
Анагностис перекрестился:
— Слава Господу! Могла бы ведь меня Богородица сделать и слепым, и безумным, и горбатым, или — Боже упаси от такого! — родился бы я бабой!.. Эх, неизбывна милость Господня!..
Он разлил вино по стаканам.
— Да будет нам святая Мать защитой!
— Твое здоровье, господин Анагностис! Дай Бог тебе жить сто лет и правнуков дождаться!
Старик одним глотком опрокинул в рот стакан, отер усы:
— Да уж хватит с меня! Дождался внуков — и хватит! Надо и меру знать! Ушло мое время, оскудело семя; ничего больше не хочу, посеять не могу! И зачем тогда жить!
Он снова налил и угостил нас орехами и сушеными финиками, завернутыми в листья лавра.
— Все я раздал, все, что имел и чего не имел, все раздал детям своим. Нищий я теперь! А мне все равно! И доброта Господня неизбывна!
— Господь-то он добр! — выкрикнул в самое ухо старику Зорбас. — Да вот мы-то не добры!.. Видно, не угодно ему, чтобы и мы были добрыми!
Староста сдвинул брови:
— Э, кум, не дело говорить такое! Не богохульствуй! Разве мало пострадал за нас Господь!
Молчаливая покорная госпожа Анагностина принесла в глиняной миске поджаренные на углях поросячьи яички и медный кувшин с вином. Она поставила все на стол и распрямилась в сторонке, скрестив руки под грудью и опустив глаза.
Честно говоря, я немного брезговал этим угощеньем, но отказаться было стыдно. Зорбас искоса глянул на меня и улыбнулся:
— Вкуснее этого ничего на свете не найдешь!
Ухмыльнулся и старик Анагностис:
— Это верно! Ты отведай! Вот приезжал сюда принц Георгиос, пошли ему Господь здоровья! Останавливался он в монастыре. Ну, трапеза, как водится; перед принцем — вот такая! — миска супа поставлена Взял он ложку, поболтал в супе — это что, бобы? А сам-то удивляется. «Ешь, господин, — сказал старый игумен, — ты ешь, после поговорим!»
Отведал принц ложку, за ней вторую, третью, тарелку дочиста выхлебал, облизнулся. «Что за чудо такое? — спрашивает. — Исключительно вкусные у вас бобы!»
А шумен в ответ: «Не бобы это, — и хохочет, — не бобы! Это уж мы ради твоего высочества всех петухов в епархии оскопили!»
Анагностис и сам засмеялся и насадил на вилку лакомый кусочек:
— Царская закуска! Ну-ка открой рот!
Я раздвинул тубы, и он сунул мне в рот угощенье. Вино снова было разлито по стаканам, и мы выпили за здоровье его внука. Глаза старика блеснули.
— Каким бы ты хотел увидеть своего внука, господин Анагностис? — спросил я. — Как скажешь, так мы ему и пожелаем!
— Что мне сказать, сынок?! Пусть вырастет он добрым человеком, хорошим хозяином, дай ему Бог жену хорошую и детей и внуков! И пусть один из его детишек походит на меня. Будут старики глядеть и приговаривать: «Эх, как похож малец на старого Анагностиса! Прости Господь, добрый человек был наш Анагностис!»
— Анезинё! — крикнул он, даже не глянув в сторону жены. — Принеси-ка нам еще вина, Анезинё!
Внезапно с силой хлопнула дверца хлева и прямо на нас выскочил, жалобно визжа, обезумевший от боли поросенок. Он перебегал взад и вперед перед нами, тремя людьми, которые болтали и лакомились его яичками.
— Худо бедняге! — сочувственно заметил Зорбас.
— Худо! — усмехнулся старый крестьянин. — А тебе не было бы худо, если бы с тобой такое сделали?
Зорбас поспешно постучал по дереву:
— Чтоб тебе пусто было, чертов глухарь! — пробормотал он с испугом. Поросенок сердито поглядывал на нас, перебегая мелкими шажками.
— Мать его! Будто понимает и вправду, что это такое мы едим! — воскликнул старый Анагностис, он уже немного захмелел.
Довольные, мы продолжали спокойно лакомиться вкусным угощеньем, словно какие-то людоеды; нам было хорошо, мы пили красное вино и любовались сквозь серебристые листья масличного деревца прекрасным морем, которое закат окрасил розовым.
Уже совсем стемнело, когда мы ушли из гостеприимного дома старосты. В свою очередь захмелел и Зорбас, и ему захотелось поговорить.
Он начал неспешно:
— Помнишь наши прежние беседы? Помнишь, как ты говорил, что народ следует просвещать, глаза ему открывать?.. Вот изволь, открой глаза старому Анагностису! Видал, как жена его стояла — «чего изволите»? Поди внуши им, что женщины и мужчины равны, и что жестоко это — жрать мясо поросенка, и чтобы этот самый поросенок перед тобой визжал от боли, и что нет большей дурости, чем быть довольным добротой господней, подыхая с голоду! Какая польза будет этому старому пню Анагностису от твоей просветительской болтовни?! Только забот ему прибавится! А госпожа Анагностина? Пойдут скандалы между мужем и женой, курица захочет петухом петь, так и повыщиплют друг дружке перышки… Оставь ты этих людишек в покое, не открывай ты им глаза! Ну что они могут этими открытыми глазами увидеть? Нищету свою? Пусть уж лучше спят наяву с закрытыми глазами, да видят свои сны!
Он помолчал, задумчиво почесал голову:
— Вот разве что… Разве что…
— Да говори скорее!
— Разве что ты, когда у них откроются глаза, покажешь им другой, лучший мир!.. Но получится ли у тебя такое?
Карел Чапек
СВЯТАЯ НОЧЬ
Перевод Ф. Гримберг
— Не ори! — пробурчал старый Иссахар. — Они услышат!
— Пусть слышат! — госпожа Дина повысила голос. — Большое дело! Чтобы я в своем доме не смела слово сказать из-за каких-то там нищих! Они что, друзья-приятели тебе? Кто за них поручится? И этот тоже: моя, мол, жена! Так я и поверила! Будто я не ведаю, как у них делается, у бродяг! Не стыдно тебе оставлять в доме таких?!
Иссахар попытался было возразить, что пустил незнакомцев всего-навсего в хлев, но подумал — и… промолчал: говорить себе дороже!
— А ее-то ты хоть разглядел?! — продолжала возмущенная Дина. — Она ведь в положении! Господи Иисусе, только этого не хватает! Матерь божья, что про нас болтать станут! Ой старый ты дурак!