Но вот снова просвет — и появилась деревня, Розарио от неожиданности замер, потом, пошатываясь, побрел вперед. В глаза ударили яркие цвета, он зажмурился. Во тьме нарастал звук пения — это пели голые, выкрашенные в желтое индейцы. Кругом потрескивали огромные костры и освещали ночь, все кругом было выкрашено в желтый цвет, отсвет костров давал яркое фосфоресцирующее сияние. Розарио не мог воспринять эту желтизну, которая вдруг превратила ночь в диковинного оттенка день. Потрясенный, он глядел вокруг. Индейцы, хижины, каменный забор по периметру деревни, сами деревья — все лучилось желтым веществом.
— Энано! Энано! — кричали индейцы, глядя, как Гонзало и Розарио ведут через всю деревню к большому полю; там, у грубоватой хижины, крытой пальмовыми листьями, у алтаря, где горели свечи и копал, их ждали деревенские жрецы. Алтарь был полон всевозможных древних скульптур, собранных индейцами среди ближайших развалин. Розарио узнал повидавшего виды, поистершегося распятого Христа — все что осталось от глупца-священника, который много лет назад пытался обратить индейцев в христианскую веру. Посреди хижины стояла прекрасно сохранившаяся стела с вырезанной на ней фигуркой Юм Кина, все вокруг нее было уставлено запасами съестного — жертвоприношениями. В глиняных ладанках сиял копал, в ночном воздухе плавал сладковатый дымок. У подножия алтаря стоял главный жрец, на земле перед ним покоился жертвенный камень. Маленький, квадратный, вырезанный из черной вулканической породы, края его от времени сильно обтесались.
— Ты вернулся, волшебник Ушмаля, — так приветствовал Гонзало жрец. Все прислужники поклонились. — Пришло время богов, время воздвигнуть пирамиду в их честь.
Гонзало кивнул, он распрямил свое искалеченное тело, вытянулся как можно выше.
— Я пришел, чтобы применить старые чары, — сказал Гонзало, — и привел с собой помощника. Он сделал жест рукой, и двое прислужников подтолкнули Розарио вперед. Только теперь Розарио полностью осознал степень безумства старика. Они подвергли себя стольким лишениям, но сейчас… все это казалось невероятным и одновременно неизбежным… уму непостижимо — вот она желтая деревня, сотни индейцев окружили алтарь под крышей из пальмовых листьев, все это не бессмысленно, может, он наконец-то сделал первый шаг к постижению тайн древних майя. И он проникнет в тайны, которые не открывались ему так долго. Чуть вздрогнув, он склонил голову и отдал себя во власть начинавшейся церемонии.
— Время петь! — вскричал Гонзало. — Время молиться! Мы — народ богов. Мы молимся, и они слышат нас, даже когда они в недрах земли, даже когда они на небесах. Сегодня я воздвигну для них чудесную пирамиду, и они придут к нам, как оно было много лет назад.
Послышалось согласное бормотание, и индейцы преклонили колена. Ведь это были слова самого Волшебника Ушмаля. Жрецы чуть отступили. Вперед вышли две женщины, обнаженные девы, они поднесли Волшебнику и его помощнику чаши со священным бальче. Сначала Гонзало поднял чашу вверх и предложил ее богам. На древнем майя он объявил богам, как их народ готовился к этому самому священному из празднеств. Три дня они постились, ели только маленькие кусочки мачаки и пили только бальче. Потом он отпил из чаши, за ним — жрецы и Розарио. Девы забрали пустые чаши и удалились.
— Я Волшебник Ушмаля, — запел Гонзало, — я освещаю путь богам. В джунглях Ягуара я воздвигну пирамиду Юм Кину, богу Солнца. Раз вы наделили меня волшебной силой, я осмеливаюсь также обратить мою песнь к Итзамне, самому богу жизни…
Так он пел, и голос его, подхваченный хором, наполнял ночь. Пел и Розарио. Он вдруг заметил, что покачивается в такт пению, и на какой-то миг ему стало безумно одиноко — кругом полно индейцев, но он словно отделен, отсечен от них. В нем пробудилось чувство ответственности, когда он взглянул на Гонзало и увидел, что старик целиком отдался творимому им действу. Гонзало и вправду верил, что он — Волшебник Ушмаля, что сегодня он воздвигнет в джунглях пирамиду, в это верили и остальные, они пели с удивительным рвением: Наконец, когда Розарио закрыл глаза и слова песнопения сами полились из него, поверил и он — воздвигнуть пирамиду в честь богов возможно. Возможно не вообще, а именно здесь, сегодня, и он запел в полный голос.
Песнопения еще долго тревожили ночь, девы вернулись с чашами бальче, ладанки снова наполнили копалом, подбросили дров в костры. Забытые слова народа майя, никогда Розарио не слышанные, сами срывались с его губ. Его наполнила величайшая сила. Он чувствовал, как все его существо переполняется верой, прежде ему неведомой, и в душе он уже не сомневался, что он и Гонзало — жрецы, посланники богов, они наделены чрезвычайными полномочиями. Они способны воздвигать пирамиды в честь богов! Способны вершить приводящие в трепет древние таинства — это не удел прошлого, нет! Потому он и приехал в деревню, выкрашенную для богов в желтый цвет. Он оказался избранником именно потому, что искал и теперь вознагражден за веру. По жилам его текла какая-то сила, он возвысил голос, требуя, чтобы пустые джунгли разверзлись и исторгли пирамиду. В этот миг сильный порыв ветра взвихрил искры и пепел от костра. Люди сжались от страха и пали на землю ниц. Даже жрецы перед лицом освобожденной силы попятились назад.
— Сейчас! — воскликнул Гонзало. — Сейчас явится Пирамида Волшебника!
Ветер принес какой-то пронзительный, качающийся звук, искры дождем посыпались на людей, те с криками стали разбегаться. Из ослепляющего пылевого вихря вырвался столб света, и на миг перед их глазами засияло изображение золотой пирамиды. Земля заходила ходуном. Розарио закричал от восторга и в изнеможении рухнул на землю. Оглушительная боль и радость этой ночи — все вдруг отхлынуло, оставив в душе пустоту. Разгоряченный, дрожащий от возбуждения, он услышал собственный смех.
Он не знал, долго ли пролежал, но, взглянув на небо, увидел: уже забрезжил рассвет. В воздухе было покойно. Где-то в джунглях покрикивали и пели птицы. На юго-западе, над Паленке укладывалась спать луна. Он повернулся и взглянул на Гонзало. Старик стоял, поникнув головой, руки бессильно свисали вдоль туловища. Розарио хотел что-то сказать, но не мог произнести ни слова.
— Тебя постигла неудача, — услышал он бормотание жреца, — но разве их постигла неудача?
— На следующий год, — Гонзало кивнул, — на следующий год…
Он взглянул на Розарио, глаза его горели обжигающим огнем. Розарио согласно кивнул. Он шагнул вперед, чтобы коснуться своего учителя в знак поддержки, но прислужники уже оттащили старика и распластали на жертвенном камне. Его вздымавшаяся грудная клетка оказалась незащищенной, и жрец поднял нож.
Жрец наклонился над Гонзало, и луч восходящего солнца сверкнул на остром лезвии из обсидиана. Легкий хрип, бульканье — и, когда жрец выпрямился, в руках его трепетало сердце Гонзало. Он воздел руки к восходящему солнцу, потом бросил еще живое сердце в огонь алтаря. Все вокруг забормотали слова благодарственной молитвы.
Гонзало даже не закричал. Видно, он был готов к такому концу. Он проиграл, как игрок на поле Ушмаля, и теперь приблизился к богам. Розарио же, когда прислужники взялись за него, закричал, стал отчаянно сопротивляться. Но их не интересовало его сердце. Они крепко схватили его, и жрец сделал надрез. Резкий, короткий. Розарио почти не почувствовал боли, но, когда его отпустили, он не устоял — упал на землю. Ему перерезали ахиллово сухожилие, сделали из него калеку. Спотыкаясь, волоча ногу, он потащился вперед, толпа расступилась, давая ему дорогу. Ногу разрывало от боли, он едва дополз до лошадей. Никто не шевельнулся, чтобы остановить его. Он добрался до привязанных лошадей, нечеловеческим усилием подтянулся, залез в седло — люди стояли и смотрели. Он повернулся, окинул их долгим взглядом, на мгновение ему открылась истина — глаза их горели давней неизбывной надеждой. Они превратили его в своего нового карлика, нового волшебника. И через год, когда на полуостров Юкатан снова придет день солнцестояния, он вернется сюда, он будет с ними. Это было время майя, время древних веков, его не уничтожит ни кипучее обновление жизни на земле, ни перемены в культуре, происшедшие за многие столетия. Осталась еще сила, чтобы выполнять миссию богов. Он оглядел собравшихся, сияющих золотом в ярких лучах утреннего солнца. Да, наконец-то ему открылось его предназначение.